Егор Петрович Мальцев Хворает, и всерьез: Уходит жизнь из пальцев, Уходит из желез. Из прочих членов тоже Уходит жизнь его, И вскорости, похоже, Не будет ничего. Когда нагрянет свора Савеловских родных, То что же от Егора Останется для них? Останется пальтишко, Подушка, чтобы спать, И книжка, и сберкнижка На девять двадцать пять.

И таз, и две кастрюли, И рваный подписной, Просроченный в июле Единый проездной. И все. И нет Егора! Был человек, и нет! И мы об этом скоро Узнаем из газет. Пьют газировку дети И пончики едят, Ему ж при диабете — Все это чистый яд! Вот спит Егор в постели, Почти что невесом, И дышит еле-еле, И смотрит дивный сон: В большом красивом зале, Резону вопреки, Лежит Егор, а сзади Знамена и венки. И алым светом залит Большой его портрет, Но сам Егор не знает, Живой он или нет. Он смаргивает мошек, Как смаргивал живой, Но он вращать не может При этом головой. И дух по залу спертый, Как в общей душевой, И он скорее мертвый, Чем все-таки живой. Но хором над Егором — Краснознаменный хор Краснознаменным хором Поет — вставай, Егор! Вставай, Егор Петрович, Во всю свою длину, Давай, Егор Петрович, Не подводи страну! Центральная газета Оповестила свет, Что больше диабета В стране Советской нет! Пойми, что с этим, кореш, Нельзя озорничать, Пойми, что ты позоришь Родимую печать! Вставай, Егор Петрович, Во всю свою длину, Давай, вставай, Петрович, Загладь свою вину!» И сел товарищ Мальцев, Услышав эту речь, И жизнь его из пальцев Не стала больше течь. Егор трусы стирает, Он койку застелил, И тает, тает, тает В крови холестерин… По площади по Трубной Идет он, милый друг, И все ему доступно, Что видит он вокруг! Доступно кушать сласти И газировку пить… Лишь при Советской власти Такое может быть!