(Кафе) Обыкновенно мы говорим: все дороги приводят в Рим. Не так у монпарнасца. Готов поклясться. И Рем, и Ромул, и Ремул и Ром в «Ротонду» придут или в «Дом»¹. В кафе идут по сотням дорог, плывут по бульварной реке. Вплываю и я:

«Garcon, un grog americain!»² Сначала слова, и губы, и скулы кафейный гомон сливал. Но вот пошли вылупляться из гула и лепятся фразой слова. «Тут проходил Маяковский давеча, хромой — не видали рази?» — «А с кем он шел?» — «С Николай Николаичем».— «С каким?» «Да с великим князем!» — «С великом князем? Будет врать! Он кругл и лыс, как ладонь. Чекист он, послан сюда взорвать...» — «Кого?» — «Буа-дю-Булонь³. Езжай, мол, Мишка...» Другой поправил: «Вы врете, противно слушать! Совсем и не Мишка он, а Павел. Бывало, сядем — Павлуша!— а тут же его супруга, княжна, брюнетка, лет под тридцать...» — «Чья? Маяковского? Он не женат». «Женат — и на императрице».— «На ком? Ее ж расстреляли...» — «И он поверил... Сделайте милость! Ее ж Маяковский спас за трильон! Она же ж омолодилась!» Благоразумный голос: «Да нет, вы врете — Маяковский — поэт».— «Ну, да,— вмешалось двое саврасов,— в конце семнадцатого года в Москве чекой конфискован Некрасов⁴ и весь Маяковскому отдан. Вы думаете — сам он? Сбондил до йот — весь стих, с запятыми, скраден. Достанет Некрасова и продает — червонцев по десять на день». Где вы, свахи? Подымись, Агафья! Предлагается жених невиданный. Видано ль, чтоб человек с такою биографией был бы холост и старел невыданный?! Париж, тебе ль, столице столетий, к лицу эмигрантская нудь? Смахни за ушми эмигрантские сплетни. Провинция!— не продохнуть. Я вышел в раздумье — черт его знает! Отплюнулся — тьфу, напасть! Дыра в ушах не у всех сквозная — другому может запасть! Слушайте, читатели, когда прочтете, что с Черчиллем Маяковский дружбу вертит или что женился я на кулиджевской тете, то, покорнейше прошу,— не верьте.