Ох, ему и всыпали по первое… По дерьму, спелёнутого, волоком! Праведные суки, брызжа пеною, Обзывали жуликом и Поллоком! Раздавались выкрики и выпады, Ставились искусно многоточия, А в конце, как водится, оргвыводы: Мастерская, договор и прочее… Он припёр вещички в гололедицу (Все в один упрятал узел драненький) И свалил их в угол, как поленницу, — И холсты, и краски, к подрамники. Томка вмиг слетала за кубанскою, То да се, яичко, два творожничка… Он грамм сто принял, заел колбаскою И сказал, что полежит немножечко. Выгреб тайно из пальтишка рваного Нембутал, прикопленный заранее…

А на кухне теща из Иванова, Ксенья Павловна, вела дознание. За окошком ветер мял акацию, Билось чьё-то сизое исподнее… — А за что ж его? — Да за абстракцию. — Это ж надо! А трезвону подняли! Он откуда родом? — Он из Рыбинска. — Что рисует? — Всё натуру разную. — Сам еврей? — А что? — Сиди не рыпайся! Вон у Лидки — без ноги да с язвою… Курит много? — В день полпачки «Севера». — Лидкин, дьявол, курит вроде некрута, А у них ещё по лавкам семеро… Хорошо живёте? — Лучше некуда!.. — Лидкин, что ни вечер, то с приятелем, Заимела, дура, в доме ворога… Значит, окаянный твой с понятием: В день полпачки «Севера» — недорого. Пить-то пьёт? — Как все, под воскресение. — Лидкин пьёт, вся рожа окорябана! …Помолчали, хрустнуло печение, И, вздохнув, сказала тёща Ксения: — Ладно уж, прокормим окаянного…