Метель взмахнула рукавом - И в шарабане цирковом Родился сын у акробатки. А в шарабане для него Не оказалось ничего: Ни колыбели, ни кроватки. Скрипела пестрая дуга, И на спине у битюга Проблескивал кристаллик соли... . . . . . . . . . . . . . . . . Спешила труппа на гастроли... Чем мальчик был, и кем он стал, И как, чем стал он, быть устал, Я вам рассказывать не стану. К чему судьбу его судить, Зачем без толку бередить Зарубцевавшуюся рану.

Оно как будто ни к чему, Но вспоминаются ему Разрозненные эпизоды. Забыть не может ни за что Дырявое, как решето, Заштопанное шапито И номер, вышедший из моды. Сперва работать начал он Классический аттракцион: Зигзагами по вертикали На мотоцикле по стене Гонял с другими наравне, Чтобы его не освистали. Но в нем иная страсть жила,- Бессмысленна и тяжела, Душой мальчишеской владела: Он губы складывал в слова, Хотя и не считал сперва, Что это стоящее дело. Потом война... И по войне Он шел с другими наравне, И все, что чуял, видел, слышал, Коряво заносил в тетрадь. И собирался умирать, И умер он - и в люди вышел. Он стал поэтом той войны, Той приснопамятной волны, Которая июньским летом Вломилась в души, грохоча, И сделала своим поэтом Потомственного циркача. Но, возвратясь с войны домой И отдышавшись еле-еле, Он так решил: «Войну допой И крест поставь на этом деле». Писанье вскорости забросил, Обезголосел, охладел - И от литературных дел Вернулся в мир земных ремесел. Он завершил жестокий круг Восторгов, откровений, мук - И разочаровался в сути Божественного ремесла, С которым жизнь его свела На предвоенном перепутье. Тогда-то, исковеркав слог, В изяществе не видя проку, Он создал грубый монолог О возвращении к истоку: Итак, мы прощаемся. Я приобрел вертикальную стену И за сходную цену поддержанный реквизит, Ботфорты и бриджи через неделю надену, И ветер движенья меня до костей просквозит. Я победил. Колесо моего мотоцикла Не забуксует на треке и со стены не свернет. Боль в моем сердце понемногу утихла. Я перестал заикаться. Гримасами не искажается рот. Вопрос пробуждения совести заслуживает романа. Но я ни романа, ни повести об этом не напишу. Руль мотоцикла, кривые рога «Индиана» - В правой руке, успевшей привыкнуть к карандашу. А левой прощаюсь, машу... Я больше не буду присутствовать на обедах, Которые вы задавали в мою честь. Я больше не стану вашего хлеба есть, Об этом я и хотел сказать. Напоследок... Однако этот монолог Ему не только не помог, Но даже повредил вначале. Его собратья по перу Сочли все это за игру И не на шутку осерчали, А те из них, кто был умней, Подозревал, что дело в ней, В какой-нибудь циркачке жалкой, Подруге юношеских лет, Что носит кожаный браслет И челку, схожую с мочалкой, Так или иначе. Но факт, Что, не позер, не лжец, не фат, Он принял твердое решенье И, чтоб его осуществить, Нашел в себе задор и прыть И силу самоотрешенья. Почувствовав, что хватит сил Вернуться к вертикальной стенке, Он все нюансы, все оттенки Отверг, отринул, отрешил. Теперь назад ни в коем разе Не пустит вертикальный круг. И вот гастроли на Кавказе. Зима. Тбилиси. Ночь. Навтлуг*. Гастроли зимние на юге. Военный госпиталь в Навтлуге. Трамвайных рельс круги и дуги. Напротив госпиталя - домик, В нем проживаем - я и комик. Коверный двадцать лет подряд Жует опилки на манеже - И улыбается все реже, Репризам собственным не рад. Я перед ним всегда в долгу, Никак придумать не могу Смехоточивые репризы. Вздыхаю, кашляю, курю И укоризненно смотрю На нос его багрово-сизый. Коверный требует реприз И пьет до положенья риз... В огромной бочке, по стене, На мотоциклах, друг за другом, Моей напарнице и мне Вертеться надо круг за кругом. Он стар, наш номер цирковой, Его давно придумал кто-то,- Но это все-таки работа, Хотя и книзу головой. О вертикальная стена, Круг новый дантовского ада, Мое спасенье и отрада,- Ты все вернула мне сполна. Наш номер ложный Ну и что ж! Центростремительная сила Моих колес их победила.- От стенки их не оторвешь. По совместительству, к несчастью, Я замещаю зав. литчастью. * Навтлуг - окраинный район Тбилиси.