Сероглазая женщина с книжкой присела на койку И, больных отмечая вдоль списка на белых полях, То за марлей в аптеку пошлет санитара Сысойку, То, склонившись к огню, кочергой помешает в углях. Рукавица для раненых пляшет, как хвост трясогузки, И крючок равномерно снует в освещенных руках, Красный крест чуть заметно вздыхает на серенькой блузке, И, сверкая починкой, белье вырастает в ногах. Можно с ней говорить в это время о том и об этом, В коридор можно, шаркая туфлями, тихо уйти - Удостоит, не глядя, рассеянно-кротким ответом, Но починка, крючок и перо не собьются с пути. Целый день она кормит и чинит, склоняется к ранам, Вечерами, как детям, читает больным "Горбунка", По ночам пишет письма Иванам, Петрам и Степанам, И луна удивленно мерцает на прядях виска. У нее в уголке, под лекарствами, в шкафике белом, В грязно-сером конверте хранится армейский приказ: Под огнем из-под Ломжи в теплушках, спокойно и смело, Всех, в боях позабытых, она вывозила не раз. В прошлом - мирные годы с родными в безоблачном Пскове, Беготня по урокам, томленье губернской весны... Сон чужой или сказка? Река человеческой крови Отделила ее навсегда от былой тишины. Покормить надо с ложки безрукого парня-сапера, Казака надо ширмой заставить - к рассвету умрет. Под палатой галдят фельдшера. Вечеринка иль ссора? Балалайка затенькала звонко вдали у ворот. Зачинила сестра на халате последнюю дырку, Руки вымыла спиртом,- так плавно качанье плеча, Наклонилась к столу и накапала капель в пробирку, А в окошке над ней вентилятор завился, журча.