Читавшим отечественную историю известен странный Лжедимитрий — Григорий Отрепьев. Повествуют, что он происходил из сословия детей боярских, несколько лет находился в Чудове монастыре иеродьяконом и был келейником у патриарха Иова. За беспорядочное поведение Отрепьев заслуживал наказание; он желал избежать сего и предался бегству. Долго скитаясь внутри России и переходя из монастыря в монастырь, наконец выехал в Польшу. Там он замыслил выдать себя царевичем Димитрием, сыном Иоанна Грозного, который умерщвлен был (в 1591 г.) в Угличе — как говорили, по проискам властолюбивого Годунова. Он начал разглашать выдуманные им обстоятельства мнимого своего спасения, привлек к себе толпу легковерных и, с помощию Сендомирского воеводы Юрия Мнишка, вторгся в отечество вооруженною рукою. Странное стечение обстоятельств благоприятствовало Отрепьеву: Годунов умер незапно, и на престоле российском воссел самозванец (1605 г.). Но торжество Отрепьева было недолговременно: явная преданность католицизму и терпимость иезуитов сделало его ненавистным в народе, а развратное поведение и дурное правление ускорили его падение. Князь Василий Шуйский (в 1606 г.) произвел заговор, возникло народное возмущение — и Лжедимитрия не стало. Явление сего самозванца, быстрые его успехи и странное стечение обстоятельств того времени составляют важную загадку в нашей истории.

Чьи так дико блещут очи? Дыбом черный волос встал? Он страшится мрака ночи; Зрю — сверкнул в руке кинжал!.. Вот идет... стоит... трепещет... Быстро бросился назад; И, как злой преступник, мещет Вдоль чертога робкий взгляд! Не убийца ль сокровенный, За Москву и за народ, Над стезею потаенной Самозванца стережет?.. Вот к окну оборотился; Вдруг луны сребристый луч На чело к нему скатился

Из-за мрачных, грозных туч. Что я зрю? То хищник власти Лжедимитрий там стоит; На лице пылают страсти; Трепеща, он говорит: «Там в чертогах кто-то бродит Шорох — заскрыпела дверь!.. И вот призрак чей-то входит... Это ты — Бориса дщерь!.. О, молю! избавь от взгляда... Укоризною горя, Он вселяет муки ада В грудь преступного царя!.. Но исчезла у порога; Это кто ж мелькнул и стал, Притаясь в углу чертога?.. Это Шуйский!.. Я пропал!..» Так страдал злодей коварный В час спокойствия в Кремле; Проступал бесперестанно Пот холодный на челе. «Не укроюсь я от мщенья!— Он невнятно прошептал.— Для тирана нет спасенья: Друг ему — один кинжал! На престоле, иль на ложе, Иль в толпе на площади, Рано, поздно ли, но всё же Быть ему в моей груди! Прекращу свой век постылый; Мне наскучило страдать Во дворце, как средь могилы, И убийцу нажидать». Сталь нанес — она сверкнула — И преступный задрожал, Смерть тирана ужаснула: Выпал поднятый кинжал. «Не настало еще время,— Простонал он,— но придет, И несносной жизни бремя Тяжкой ношею спадет». Но как будто вдруг очнувшись: «Что свершить решился я?— Он воскликнул, ужаснувшись.— Нет! не погублю себя. Завтра ж, завтра всё разрушу, Завтра хлынет кровь рекой — И встревоженную душу Вновь порадует покой! Вместо праотцев закона Я введу закон римлян; Грозной местью гряну с трона В подозрительных граждан. И твоя падет на плахе, Буйный Шуйский, голова! И, дымясь в крови и прахе, Затрепещешь ты, Москва!» Смолк. Преступные надежды Удалили страх — и он Лег на пышный одр, и вежды Оковал тревожный сон. Вдруг среди безмолвья грянул Бой набата близ дворца, И тиран с одра воспрянул С смертной бледностью лица... Побежал и зрит у входа: Изо всех кремлевских врат Волны шумные народа, Ко дворцу стремясь, кипят. Вот приближились, напали; Храбрый Шуйский впереди — И сарматы побежали С хладным ужасом в груди. «Всё погибло! нет спасенья, Смерть прибежище одно!» — Рек тиран... еще мгновенье — И бросается в окно! Пал на камни, и, при стуках Сабель, копий и мечей, Жизнь окончил в страшных муках Нераскаянный злодей.