Ничего не могу и не значу. Словно хрустнуло что-то во мне. От судьбы получаю в придачу Психбольницу - К моей Колыме. Отчужденные, странные лица. Настроение - хоть удушись. Что поделать - такая больница И такая "веселая" жизнь. Ничего, постепенно привыкну. Ну, а если начнут донимать, Оглушительным голосом крикну: - Расшиби вашу в Сталина мать! Впрочем, дудки! Привяжут к кровати. С этим делом давно я знаком. Санитар в грязно-белом халате Приголубит в живот кулаком.

Шум и выкрики как на вокзале. Целый день - матюки, сквозняки. Вот уже одного привязали, Притянули в четыре руки. Вот он мечется в белой горячке - Изможденный алкаш-инвалид: - Расстреляйте, убейте, упрячьте! Тридцать лет мое сердце болит! У меня боевые награды, Золотые мои ордена... Ну, стреляйте, стреляйте же, гады! Только дайте глоточек вина... Не касайся меня, пропадлина!.. Я великой Победе помог. Я ногами дошел до Берлина, И приехал оттуда без ног!.. - Ну-ка, батя, кончай горлопанить! Это, батя, тебе не война!.. - Отключите, пожалуйста, память Или дайте глоточек вина!.. Рядом койка другого больного. Отрешенно за всей суетой Наблюдает глазами святого Вор-карманник по кличке Святой. В сорок пятом начал с "малолетки". Он ГУЛАГа безропотный сын. Он прилежно глотает таблетки: Френолон, терален, тизерцин. Только нет, к сожалению, средства, Чтобы жить, никого не коря, Чтоб забыть беспризорное детство, Пересылки, суды, лагеря... Гаснут дали в проеме оконном... Психбольница, она - как тюрьма. И слегка призабытым жаргоном Примерещилась вдруг Колыма... ...От жестокого времени спрячу Эти строки в худую суму. Ничего не могу и не значу И не нужен уже никому. Лишь какой-то товарищ неблизкий Вдруг попросит, прогнав мелюзгу: - Толик, сделай чифир по-колымски!.. Это я еще, точно, смогу. Все смогу! Постепенно привыкну. Не умолкнут мои соловьи. Оглушительным голосом крикну: - Ни хрена, дорогие мои!..