Оказывается, в ту ночь Наталья Николаевна была у Дантеса. Литературовед Икс Завещаю вам, мои потомки: Критики пусть хают и свистят, Но литературные подонки, Лезущие в мой заветный сад, Эти пусть не смеют осквернять Хищным нюхом линий моей жизни: Он, мол, в детстве путал «е» и «ять», Он читал не Джинса, а о Джинсе; Воспевая фронтовой пейзаж, Всю войну пересидел в Ташкенте, А стишата за него писал Монастырский служка Иннокентий. Не исследователи, вернее — Следователи с мечом судьи — С маху применяют, не краснея,

Чисто уголовные статьи. Впрочем, пусть. Монахи пессимизма Пусть докажут, что пустой я миф. Но когда, скуфейки заломив, Перелистывают наши письма, Щупают родные имена, Третьим лишним примостятся в спальне — О потомок, близкий или дальний, Встань тогда горою за меня! Каждый человек имеет право На туманный уголок души. Но поэт... Лихие легаши Рыщут в нем налево и направо, Вычисляют, сколько пил вина, Сколько съел яичниц и сосисок, Составляют донжуанский список — Для чего? Зачем? Моя ль вина, Что, пока не требует поэта Аполлон¹,— я тоже человек? Эпохальная моя примета Только в сердце, только в голове! Мы хотим сознание народа Солнечным сиянием оплесть... Так не смей, жандармская порода, В наши гнезда с обысками лезть! Ненавижу я тебя за всех, Будь то Байрон, Пушкин², Маяковский³, Всех, кого облаивают моськи За обычный человечий грех! Да и грех ли это? Кто из вас В жизни пил один лишь хлебный квас? Я предвижу своего громилу. Вот стоит он. Вот он ждет, когда Наконец и я, сойдя в могилу, В мире упокоюсь навсегда. Как он станет смаковать бумажки, Сплетни да слушки о том, что я Той же, как и он, запечной бражки, Что не та мне дадена статья... О потомок! Не из пустяка, Не из щепетильности излишней — Дай ему пощечину публично, Исходя из этого стиха!