Назыму Хикмету У лиловой картины, которую ты мне принес, Где ухабы, дома или море с соляркой и дымом, Старый критик стоял, глядя в заводи зыбких полос, И спросил наконец: — Почему вы дружили с Назымом? Ты, пройдя сквозь страданье, которого хватит троим, Ты, придя как легенда и вдруг обернувшись живым,— Рыжий турок с короткой и вечной судьбой, В самом деле, Назым, почему мы дружили с тобой? Я любил в тебе ярость и то, как ты жил без отказа. То, что не был ты старым, что не был ты старым ни разу. Звонкий труженик, землю упрямо лечил ты больную, В шестьдесят пил вино и девчонку любил озорную. Даже умер — живя, улыбнувшись июньскому свету Утром. Руку подняв, чтобы вынуть газету.

Я с тобой подружился той давней турецкою ночью, В час, когда тебя бросили в одиночку. И в тот полдень берлинский, в те две раскаленных недели, Когда вместе с тобой мы дрались, и писали, и пели. В драке ты веселел, забывал и болезнь и усталость. И за друга был рад, если песня его получалась. Ты, как я, москвичом был. Москву ты любил. Но я знаю, Как во сне тебя Турция не оставляла родная. Минаретами сердце колола, синела Босфором, Молодыми друзьями стояла всегда перед взором. Пусть писал ты, могучий, иным, удивительным словом. Пусть привык ты вдали к диковатым картинам лиловым. Пусть не сверстники мы, пусть мы кровью совсем неродные. Пусть хотели поссорить нас люди иные,— Жажда жизни, Назым, нас навеки сдружила с тобою. Чувство локтя, Назым, нас нигде не бросало с тобою. Мы с тобой оптимисты, Назым,— так нам сердце велело. Мы с тобой коммунисты, Назым. Может, в этом все дело.