Луна печально мне в окно Сквозь серых туч едва сияла; Уж было в городе темно, Пустая улица молчала, Как будто вымерли давно Все люди... Церковь лишь стояла В средине площади одна, Столетней жизнию полна. Свеча горела предо мной; Исполнен внутренним страданьем, Без сна сидел я в час ночной, Сидел, томим воспоминаньем, И беспредметною тоской, И безотчетливым желаньем,— И сердце ныло, а слеза Не выступала на глаза. Но вот коснулись до меня Из комнаты соседней звуки:

Как вихрь, по клавишам звеня, Тревожно пронеслися руки; Потом аккорды слышал я, И женский голос, полный муки, Любви тоскующей души, Мне зазвучал в ночной тиши, Qual cuor tradesti!¹ Кто же мог Встревожить женщину обманом? Кто душу светлую облек Тоски безвыходной туманом? Любовь проснулась на упрек, И совесть встала великаном, Но слишком поздно он узнал, Какое сердце разорвал. Любовь проходит, и темно Становится в душе безродной; Былое будишь — спит оно, Как вялый труп в земле холодной, И сожаленье нам одно Дано с небес, как дар бесплодный... Но смолкла песнь; они потом Иную песнь поют вдвоем. И в этой песне дышит вновь Души невольной умиленье, И сердца юного любовь, И сердца юного стремленье; Не бурно в жилах бьется кровь, Но только тихое томленье От полноты вздымает грудь, И сладко хочется вздохнуть. Я им внимаю в тишине — Они поют, а сердцу больно; Они поют мне о весне, Как птички в небе — звучно, вольно, И хорошо их слушать мне, А все ж страдаю я невольно; Их песнь светла, в ней вера есть — Мне сердца ран не перечесть. Они счастливы, боже мой! Кто вы, мои певцы,— не знаю, Но в наслажденьем и тоской Я, странник грустный, вам внимаю. Блаженствуйте! я со слезой Вас в тишине благословляю! Любите вечно! жизнь в любви — Блаженный сон, друзья мои. Живите мало. Странно вам? Ромео умер, с ним Джульетта — Шекспир знал жизнь, как бог,— мы снам Роскошно верим в юны лета, Но сухость жизнь наводит нам... Да мимо идет чаша эта, Где сожаленье, и тоска, И грустный холод старика! Блаженны те, что в утре дней В последнем замерли лобзанье, В тени развесистых ветвей, Под вечер майский, при журчанье Бегущих вод,— и соловей Им пел надгробное рыданье, А ворон тронуть их не смел И робко мимо пролетел.