I У Борецкой, у посадницы, Гости сходятся на пир. Вот бояре новгородские Сели за дубовый стол, Стол, накрытый браной скатертью. Носят брашна; зашипя, Поседело пиво черное; Следом золотистый мед Вон из кубков шумно просится. Разгулялся пир, как пир: Очи светлые заискрились. По краям ли звонких чаш Ходит пена искрометная?— На устах душа кипит И теснится в слово красное. Кто моложе — слова ждет, А заводят речь — старейшие Про снятый Софии дом:

«Кто на бога, кто на Новгород?»— Речь бежала вдоль стола.— «Пусть идет на вольный Новгород Вся могучая Москва: Наших сил она отведает! Вече воями шумит И горит заморским золотом. Крепки наши рамена, А глава у нас — посадница, Новгородская жена. Много лет вдове Борецкого! Слава Марфе! Много лет С нами жить тебе, да здравствовать!» Марфа, кланяясь гостям, Целый пир обходит взором. Все встают и отдают Ей поклон с радушной важностью. За столом сидел чернец. Он, привстав, рукою медленной, Цепенеющим перстом На пирующих указывал, Избирал их и бледнел. Перстьми грозный остановится,— Побледнеет светлый гость. Все уста горят вопросами, Очи в инока впились: Но в ответ чернец задумался И склонил свое чело. II По народной Новгородской площади Шел белец¹ с монахом, А на башне, заливаясь, колокол Созывал на Вече. «Отчего, — спросил белец у инока, На пиру Борецкой На бояр рукою ты указывал И бледнел от страха? Что, Зосима, видел ты за трапезой У отца святого?» Запылали очи, прорицанием Излетело слово. III «Скоро их замолкнут ликованья, Сменит пир иные пированья, Пированья в их гробах. Трупы видел я безглавые, Топора следы кровавые Мне виднелись на челах... Колокол на Вече призывающий! Я услышу гул твой умирающий. Не воскреснет он в веках. Поднялась Москва Престольная, И тебя, столица вольная, Заметет развалин прах».