Памяти Михаилу Светлову¹ Когда вокзалы стали мне ночлегом, А телеграфы — письменным столом, Взошел январь, изъяны сдобрил снегом, И люди мерзли даже под крылом. В троллейбусе оттаивали руки И покрывались огненной корой. С отцом навеки я была в разлуке И в горькой распре с мамой и сестрой. Они писали почерком наклонным, Слова от боли ставя невпопад, Что я была недавно чемпионом Химических и физолимпиад. Что я качусь, качусь неумолимо, И докачусь, и окажусь на дне, И странно, что народ проходит мимо

Таких, как я, или подобных мне. А я сияла раз в три дня в столовке, Из-под волос бежал счастливый пот На вкусный хлеб, на шницель в панировке, И дважды в месяц — в яблочный компот. На мне болтались кофта, шарф и юбка, И плащ — на дождь, на солнышко и снег. Но позади осталась душегубка Возможностей, отвергнутых навек! Я поднимала воротник повыше И понимала, что дела плохи. На почте, где никто меня не слышал, Я написала гордые стихи. Я избегала приходить к обеду В дома друзей в четыре или в шесть. Я тихо шла по золотому следу И не писала так, чтоб лучше есть. И, засыпая на вокзальной лавке, Я видела сквозь пенистый сугроб, Как мать в пальто, застегнутом булавкой, Меня целует, молодая, в лоб. Дышала радость горячо и близко, На вид ей было девятнадцать лет. И оставалась у виска записка: «Босяк! Приди к Светлову на обед».