Посвящается Аполлону Александровичу Григорьеву По болоту я ржавому еду, А за мною, по свежему следу, Сквозь трясину и тину, по стрелкам густой осоки, Кудри на ветер, пляшут кругом огоньки. Разгорелись и, в пляске устойкой, Оземь бьются они перед тройкой, То погаснут, то вспыхнут тревожно по темным кустам, Будто на смех и страх ошалелым коням. Отшарахнулись кони, рванулись; Гривы дыбом, и ноздри раздулись: Чуют, верно, своей необманной побудкой они, Что не спросту в болоте зажглися огни... Не глядел бы: болотная пляска

Для меня — только мука и тряска, И не верю я в душу живую болотных огней; И в трясину свою не сманить им коней. Знаю их — без покрова и гроба: Душит их пододонная злоба, И честной люд и божий весь мир ненавидят они... Погоняй-ка, ямщик!.. Но теснятся огни, Забегают пред тройкой далече, И ведут со мной пошептом речи На глухом, да понятном и жгучем своем языке: «Благовестная тайна горит в огоньке!— Говорят... — Всепрощающей силой Колыбель примирилась с могилой... По зажорам, по прорубям, рытвинам, омутам, рвам Не придется плясать уже нашим детям. Наша мука детей искупила, И теперь мы — не темная сила: Мы надеемся, верим и ждем нашей пытки конца, Чтоб зажечься в чертоге у бога-отца». По болоту я ржавому еду, А за мною, по свежему следу, Сквозь трясину и тину, по стрелкам густой осоки, Кудри на ветер, пляшут кругом огоньки.