Хороводы вакханок в экстазе, Фавна к нимфе копытца несут... Хорошо, как рисунок на вазе, Но для лирики — чистый абсурд! Лишь небесная страсть остается В песнях вечной. (Лаура, живи!) Существует, но вряд ли поется Земноводная грубость любви. Кто там в рощу так робко прокрался? Притаился под сенью ветвей? Пой!— пока на балкон не взобрался, Не назвал Инезилью своей! Пой — пока, по искусства законам, Девять Муз во главе с Купидоном Девять шелковых лестниц совьют... Серенады поют — под балконом. На балконах — уже не поют!

И, тем паче, с высот геликонов Тот сорвется, кто тайны притонов С гордым видом выносит на суд. (Вас на пуговицы переплавят, Сир! А пуговицы — пропьют! Кто же карту краплёную славит?! Спрячь ее, незадачливый плут!) Очень многое, так мне сдается, Существует, но — нет!— не поется. Грусть поется, поется разлука, Упованием песня жива. Но у блуда нет вещего звука. (Что поделаешь!— жизнь такова.) Только тот, кто любви своей силой За возлюбленной тенью в Аид Мог спуститься, тот песню для милой В неподкупных веках сохранит. Коль же скоро во всяком напеве Похоть та же и разницы нет, То за что же вакханками в гневе Был растерзан великий поэт? Жизнь — цветок. Ей закон — аромат. Не ищи же, теряясь по сортам, Божью искру в Калачестве тертом, Друг мечты и романтики брат! Пой — цепляясь на лестничном шелке; Пой — пока твои мысли невинны И пока на губах молоко Не обсохло... Пути твои долги, Твои лестницы — длинны-предлинны, Твой балкон — высоко, высоко...