В столице Медичи счастливой Справлялся странный карнавал. Все в белом, с ветвию оливы, Шли девы, юноши; бежал Народ за ними; из собора, Под звук торжественного хора, Распятье иноки несли И стройно со свечами шли. Усыпан путь их был цветами, Ковры висели из окон, И воздух был колоколами До гор далеких потрясен. Они на площадь направлялись, Туда ж по улицам другим, Пестрея, маски собирались С обычным говором своим: Паяц, и, с лавкой разных склянок, На колеснице шарлатан, И гранд, и дьявол, и султан,

И Вакх со свитою вакханок. Но, будто волны в берегах, Вдруг останавливались маски И прекращались смех и пляски: На площади, на трех кострах, Монахи складывали в груды Всё то, что тешит резвый свет Приманкой неги и сует. Тут были жемчуг, изумруды, Великолепные сосуды, И кучи бархатов, парчей, И карт игральных, и костей, И сладострастные картины, И бюсты фавнов и сирен, Литавры, арфы, мандолины, И ноты страстных кантилен, И кучи масок и корсетов, Румяна, мыла и духи, И эротических поэтов Соблазна полные стихи... Над этой грудою стояло, Верхом на маленьком коньке, Изображенье карнавала — Паяц в дурацком колпаке. Сюда процессия вступила. На помост встал монах седой, И чудно солнцем озарило Его фигуру над толпой. Он крест держал, главу склоняя И указуя в небеса... В глубоких впадинах сверкая, Его светилися глаза; Народ внимал ему угрюмо И рвал бесовские костюмы, И, маски сбросивши тайком, Рыдали женщины кругом. Монах учил, как древле жили Общины первых христиан. «А вы,— сказал,— вы воскресили Разбитый ими истукан! Забыли в шуме сатурналий Молчанье строгое постов! Святую Библию отцов На мудрость века променяли; Пустынной манне предпочли Пиры египетской земли! До знаний жадны, верой скупы, Понять вы тщитесь бытие, Анатомируете трупы — А сердце знаете ль свое?.. О матерь божия! тебя ли, Мое прибежище в печали, В чертах блудницы вижу я! С блудниц художник маловерный Чертит, исполнен всякой скверны, И выдает вам за тебя!.. Разврат повсюду лицемерный! Вас тешит пестрый маскарад — Бес ходит возле каждой маски И в сердце вам вливает яд. В вине, в науке, в женской ласке Вам сети ставит хитрый ад, И, как бессмысленные дети, Вы слепо падаете в сети!.. Пора! Зову я вас на брань. Из-за трапезы каждый встань, Где бес пирует! Бросьте яству! Спешите! Пастырю во длань Веду вернувшуюся паству! Здесь искупление грехам! Проклятье играм и костям! Проклятье льстивым чарам ада! Проклятье мудрости людской, В которой овцы божья стада Теряют веру и покой! Господь, услышь мои моленья: В сей день великий искупленья Свои нам молнии пошли И разрази тельца златого! Во имя чистое Христово Весь дом греха испепели!» Умолк — и факелом зажженным Взмахнул над праздничным костром; Раздался пушек страшный гром; Сливаясь с колокольным звоном, Te Deum¹ грянул мрачный хор; Столбом встал огненный костер. Толпы народа оробели, Молились, набожно глядели, Святого ужаса полны, Как грозно пирамидой жаркой Трещали, вспыхивали ярко Изобретенья Сатаны И как фигура карнавала — Его колпак и детский конь — Качалась, тлела, обгорала И с шумом рухнула в огонь. ________ Прошли года. Монах крутой, Как гений смерти, воцарился В столице шумной и живой — И город весь преобразился. Облекся трауром народ, Везде вериги, власяница, Постом измученные лица, Молебны, звон да крестный ход. Монах как будто львиной лапой Толпу угрюмую сжимал, И дерзко ссорился он с папой, В безверьи папу уличал... Но с папой спорить было рано: Неравен был строптивый спор, И глав венчанных Ватикана Еще могуч был приговор... И вот опять костер багровый На той же площади пылал; Палач у виселицы новой Спокойно жертвы новой ждал, И грозный папский трибунал Стоял на помосте высоком. На казнь монахов привели. Они, в молчании глубоком, На смерть, как мученики, шли. Один из них был тот же самый, К кому народ стекался в храмы, Кто отворял свои уста Лишь с чистым именем Христа; Христом был дух его напитан, И за него на казнь он шел; Христа же именем прочитан Монаху смертный протокол, И то же имя повторяла Толпа, смотря со всех сторон, Как рухнул с виселицы он, И пламя вмиг его объяло, И, задыхаясь, произнес Он в самом пламени: «Христос!» Христос, Христос,— но, умирая И по следам твоим ступая, Твой подвиг сердцем возлюбя, Христос! он понял ли тебя? О нет! Скорбящих утешая, Ты чистых радостей не гнал И, Магдалину возрождая, Детей на жизнь благословлял! И человек, в твоем ученье Познав себя, в твоих словах С любовью видит откровенье, Чем может быть он свят и благ... Своею кровью жизни слово Ты освятил,— и возросло Оно могуче и светло; Доминиканца ж лик суровый Был чужд любви — и сам он пал Бесплодной жертвою. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .