Я помню: В детстве, вечером, робея, Вхожу в столовую - И словно все исчезли Или далеко заняты мне непонятным делом, А я один - хозяин всех вещей. Мне светит лампа в бисерном капоте, Ко мне плывет семейство красных чашек, Смешливый чайник лезет, подбоченясь, И горячо вздыхает самовар. Я вижу странный распорядок света, Теней и звуков, еле-еле слышных. Я захочу - и сахарницу сдвину: Она покорно отойдет направо Или налево - как я прикажу. Такой закрытый, осторожный, теплый Мир небольших предметов и движений, И самовар с его отдельной жизнью

Уверенность и легкая свобода Вдруг начинают волновать меня. Ненастоящий, непростой покой Тревожит, заставляет бегать, дергать Углы у скатерти и наконец ведет Меня к окну. Я отворяю створку И застываю, хмурясь и дрожа. Кромешный мрак, косматое смятенье Кидаются ко мне в осеннем ветре, В полете фонарей, в костлявой пляске сучьев, В ныряющей или прямой походке Каких-то исчезающих людей. Квадраты тьмы сшибаются и гибнут, Взлетают липы, чтобы снова падать, В окне напротив мечется и гнется Неведомый, сутулый человек. И толстенькие лошади проходят, Перебирая мелкими ногами. На них глядят стоглазые дома. И высоко, в необъяснимом небе, Шипя, скользят мерцающие звезды. И я стоял, глотая шум и сырость, Переполняясь страшным напряженьем Впервые понятой и настоящей жизни. Я двигался в колючем ритме сучьев, Гремел в поводах, шел и спотыкался, Хотел бежать, как лошади, шнырять, Раскидываться на ветру и сразу Увидеть, как устроены созвездья. Весь этот мир, огромный, горький, черствый, Вздыхающий нетерпеливым телом, Меня навеки приковал к себе. Я обернулся к шепоту столовой, Увидел распорядок красных чашек, Покой обоев, шорох самовара, Законченный в себе приют вещей, Возможность делать ясные движенья - И засмеялся диковатым смехом. Я быстро пальцем показал в окно, Потом по комнате провел рукою И понял многое, что после понимал В бою, в стихе и судьбах человека. Я засмеялся и смеюсь опять. Я отворяю окна, ставни, двери, Чтобы врывался горький ветер мира И славная, жестокая земля Срывала вороватые прикрасы Ненастоящих, непростых мирков, Которые зовутся личным счастьем, Лирической мечтою об удаче, И красной чашкой, и уменьем жить. В тот миг, наверное, я стал поэтом, За что меня простят мои враги.