Беспокойно сегодня мое одиночество — У портрета стою — и томит тишина... Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества — Как живой, прямо в душу глядит с полотна. Темно-синий камзол отставного военного, Арапчонок у ног и турецкий кальян. В заскорузлой руке — серебристого пенного Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян. Хмурит брови седые над взорами карими, Опустились морщины у темного рта. Эта грудь, уцелев под столькими ударами Неприятельских шашек,— тоской налита. Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться, Иль плечам тяжелы прожитые года, Иль до смерти мила крепостная красавица, Что завистник-сосед не продаст никогда? Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный Прорезается белое пламя луны,— Тихий призрак встает в подземельи замученной Неповинной страдалицы — первой жены. Не избыть этой муки в разгуле неистовом, Не залить угрызения влагой хмельной... Запершись в кабинете — покончил бы выстрелом С невеселою жизнью,— да в небе темно. И теперь, заклейменный семейным преданием, Как живой, как живой, он глядит с полотна, Точно нету прощенья его злодеяниям И загробная жизнь, как земная,— черна.