Es ist eince alte Geschichte, Doch bleibt sie immer neu* 1 Опять они, два призрака опять... Старинные знакомцы: посещать Меня в минуты скорби им дано, Когда в душе и глухо, и темно, Когда вопрос печальный не один На дно ее тяжелым камнем пал И вновь со дна затихшую подъял Змею страданий... Длинный ряд картин Печальною и быстрой чередой Тогда опять проходит предо мной... То — образы давно прошедших лет, То — сны надежд, то — страсти жаркий бред, То радости, которых тщетно жаль, То старая и сладкая печаль, То всё — чему в душе забвенья нет!

И стыдно мне, и больно, и смешно, Но стонов я не в силах удержать И к призракам, исчезнувшим давно, Готов я руки жадно простирать, Ловить их тщетно в воздухе пустом И звать с рыданьем... 2 Вот он снова — дом Архитектуры легкой и простой, С колоннами, с балконом — и кругом Раскинулся заглохший сад густой. Луна и ночь... Всё спит; одно окно В старинный сад свечой озарено, И в нем — как сон, как тень, мелькнет подчас Малютка ручка, пара ярких глаз И детский профиль... Да! не спит она,— Взгляните — вот, вполне она видна — Светла, легка, младенчески чиста, Полуодета... В знаменье креста Сложились ручки бледные!.. Она В молитве вся душой погружена... И где ей знать, и для чего ей знать, Что чей-то взгляд к окну ее приник, Что чьей-то груди тяжело дышать, Что чье-то сердце мукою полно... Зачем ей знать? Задернулось окно Гардиною, свеча погашена... Немая ночь, повсюду тишина... 3 Но вот опять виденье предо мной... Дом освещен, и в зале небольшой Теснятся люди; мирный круг своих Свободно-весел... Ланнера живой Мотив несется издали, то тих, Как шепот страсти, то безумья полн И ропота, как шумный говор волн, И вновь она, воздушна и проста, Мелькает легкой тенью меж гостей, Так хороша, беспечна так... На ней Лишь белизной блестит одной убор... Ей весело. Но снова чей-то взор С болезненным безумием прильнул К ее очам — и словно потонул В ее очах: молящий и больной, За ней следит он с грустию немой... 4 И снова ночь, но эта ночь темна. И снова дом — но мрачен старый дом Со ставнями у окон: тишина Уже давным-давно легла на нем. Лишь комната печальная одна Лампадою едва озарена... И он сидит, склонившись над столом, Ребенок бледный, грустный и больной... На нем тоска с младенчества легла, Его душа, не живши, отжила, Его уста улыбкой сжаты злой... И тускло светит страшно впалый взор,- Печать проклятья, рока приговор Лежит на нем... Он вживе осужден, Зане и смел, и неспособен он Ценой свободы счастье покупать, Зане он горд способностью страдать. 5 Старинный сад... Вечернею росой Облитый весь... Далекий небосклон... Как будто чаша, розовой чертой, Зари сияньем ярко обведен. Отец любви!.. В священной ночи час Твой вечный зов яснее слышен в нас. Твоим святым наитием полна, Так хороша, так девственна она, Так трепетно рука ее дрожит В чужой руке — и робко так глядит Во влаге страсти потонувший взгляд... Они идут и тихо говорят. О чем? Бог весть... Но чудно просветлен Зарей любви, и чист, и весел... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6 Опять толпа... Огнями блещет зал, Огромный и высокий: светский бал Веселостью натянутой кипит, И масок визг с мотивом вальса слит. Всё тот же Ланнер страстный и живой, Всё так же глуп, бессмыслен шум людской, И средь людей — детей или рабов Встречает он, по-прежнему суров, По-прежнему святым страданьем горд — Но равнодушен, холоден и тверд. И перед ним — она, опять она! И пусть теперь она осквернена Прикосновеньем уст и рук чужих,— Она — его, и кто ж разрознит их? Не свет ли? Не законы ли людей?.. Но что им в них?— Свободным нет цепей. Но этот робкий, этот страстный взгляд, Ребячески-пугливый, целый ад В его груди измученной зажег. О нет, о нет! не люди — гневный Бог Их разделил... Обоим дико им Среди людей встречаться, как чужим, Но суд небес над ними совершен, И холоден взаимный их поклон, Едва заметный, робкий. 7 И опять Видение исчезло, чтобы дать Иному место. Комната: она Невелика, но пышно убрана Причудливыми прихотями мод... В замерзшее окно глядит луна, И тихо всё, ни голоса... но вот Послышался тяжелый чей-то вздох. Опять они... и он у милых ног, С безумством страсти в очи смотрит ей... Она молчит, от головы своей Не отрывает бледных, сжатых рук. Он взял одну... он пламенно приник Устами к той руке — но столько мук В ее очах: больной их взгляд проник Палящим, пожирающим огнем В его давно истерзанную грудь... Он тихо встал и два шага потом К дверям он сделал... он хотел вздохнуть И зарыдал, как женщина... и стон, Ужасный стон в ответ услышал он. И вновь упал в забвении у ног... И долго слов никто из них не мог На языке найти — и что слова? Она рыдала... на руки опять Горячая склонилась голова... Она молчала... он не мог сказать Ни слова... Даль грядущего ясна Была обоим и равно полна Вражды, страданья, тайных, жгучих слез, Ночей бессонных... Смертный приговор Давно прочтен над ними, и укор Себе иль небу был бы им смешон... Она страдала, был он осужден. 8 Исчезли тени... В комнате моей По-прежнему и пусто, и темно, Но мысль о нем, но скорбь и грусть о ней Мне давят грудь... Мне стыдно и смешно, А к призракам давно минувших дней Готов я руки жадно простирать И, как ребенок, плакать и рыдать... * Старинная сказка! Но вечно Останется новой она (нем.; перевод А. Н. Плещеева). — Ред.