Высоко над Гейдельбергом, В тихом горном пансионе Я живу, как институтка, Благородно и легко. С «Голубым крестом» в союзе Здесь воюют с алкоголем,— Я же, ради дешевизны, Им сочувствую вполне. Ранним утром три служанки И хозяин и хозяйка Мучат господа псалмами С фисгармонией не в тон. После пения хозяин Кормит кроликов умильно, А по пятницам их режет Под навесом у стены.

Перед кофе не гнусавят, Но зато перед обедом Снова бога обижают Сквернопением в стихах. На листах вдоль стен столовой Пламенеют почки пьяниц, И сердца их и печенки... Даже портят аппетит! Но, привыкнув постепенно, Я смотрю на них с любовью, С глубочайшим уваженьем И с сочувственной тоской... Суп с крыжовником ужасен, Вермишель с сиропом — тоже, Но чернила с рыбьим жиром Всех напитков их вкусней! Здесь поят сырой водою, Молочком, цикорным кофе И кощунственным отваром Из овса и ячменя. О, когда на райских клумбах Подают такую гадость,— Лучше жидкое железо Пить с блудницами в аду! Иногда спускаюсь в город, Надуваюсь бодрым пивом И ехидно подымаюсь Слушать пресные псалмы. Горячо и запинаясь, Восхищаюсь их Вильгельмом,— А печенки грешных пьяниц Мне моргают со стены... Так над тихим Гейдельбергом, В тихом горном пансионе Я живу, как римский папа, Свято, праздно и легко. Вот сейчас я влез в перину И смотрю в карниз, как ангел: В чреве томно стонет солод И бульбулькает вода. Чу! Внизу опять гнусавят. Всем друзьям и незнакомым, Мошкам, птичкам и собачкам Отпускаю все грехи...¹