В городской суматохе Встретились двое. Надоели обои, Неуклюжие споры с собою, И бесплодные вздохи О том, что случилось когда-то... В час заката, Весной в зеленеющем сквере, Как безгрешные звери, Забыв осторожность, тоску и потери, Потянулись друг к другу легко, безотчетно и чисто. Не речисты Были их встречи и кротки. Целомудренно-чутко молчали, Не веря и веря находке, Смотрели друг другу в глаза, Друг на друга надели растоптанный

старый венец И, не веря и веря, шептали: «Наконец!» Две недели тянулся роман. Конечно, они целовались. Конечно, он, как болван, Носил ей какие-то книги — Пудами. Конечно, прекрасные миги Казались годами, А старые скверные годы куда-то ушли. Потом Она укатила в деревню, в родительский дом, А он в переулке своем На лето остался. Странички первого письма Прочел он тридцать раз. В них были целые тома Нестройных жарких фраз... Что сладость лучшего вина, Когда оно не здесь? Но он глотал, пьянел до дна И отдавался весь. Низал в письме из разных мест Алмазы нежных слов И набросал в один присест Четырнадцать листков. Ее второе письмо было гораздо короче. И были в нем повторения, стиль и вода, Но он читал, с трудом вспоминал ее очи, И, себя утешая, шептал: «Не беда, не беда!» Послал «ответ», в котором невольно и вольно Причесал свои настроенья и тонко подвил, Писал два часа и вздохнул легко и довольно, Когда он в ящик письмо опустил. На двух страничках третьего письма Чужая женщина описывала вяло: Жару, купанье, дождь, болезнь мама, И все это «на ты», как и сначала... В ее уме с досадой усомнясь, Но в смутной жажде их осенней встречи, Он отвечал ей глухо и томясь, Скрывая злость и истину калеча. Четвертое посьмо не приходило долго. И наконец пришло «с приветом» carte postale¹, Написанная лишь из чувства долга... Он не ответил. Кончено? Едва ль... Не любя, он осенью, волнуясь, В адресном столе томился много раз. Прибегал, невольно повинуясь Зову позабытых темно-серых глаз... Прибегал, чтоб снова суррогатом рая Напоить тупую скуку, стыд и боль, Горечь лета кое-как прощая И опять входя в былую роль. День, когда ему на бланке написали, Где она живет, был трудный, нудный день — Чистил зубы, ногти, а в душе кричали Любопытство, радость и глухой подъем... В семь он, задыхаясь, постучался в двери И вошел, шатаясь, не любя и злясь, А она стояла, прислонясь к портьере, И ждала не веря, и звала смеясь. Через пять минут безумно целовались, Снова засиял растоптанный венец, И глаза невольно закрывались, Прочитав в других немое: «Наконец!..»