1 ...И снова хватит сил увидеть и узнать, как все, что ты любил, начнет тебя терзать. И оборотнем вдруг предстанет пред тобой и оклевещет друг, и оттолкнет другой. И станут искушать, прикажут: «Отрекись!» — и скорчится душа от страха и тоски. И снова хватит сил одно твердить в ответ: «Ото всего, чем жил, не отрекаюсь, нет!» И снова хватит сил, запомнив эти дни,

всему, что ты любил, кричать: «Вернись! Верни...» Январь 1939, Камера 33 2 Дни проводила в диком молчании, Зубы сцепив, охватив колени. Сердце мое сторожило отчаянье, Разум — безумия цепкие тени. Друг мой, ты спросишь — как же я выжила, Как не лишилась ума, души? Голос твой милый все время слышала, Его ничто не могло заглушить. Ни стоны друзей озверевшей ночью, Ни скрип дверей и ни лязг замка, Ни тишина моей одиночки, Ни грохот квадратного грузовика. Все отошло, ничего не осталося, Молодость, счастие — все равно. Голос твой, полный любви и жалости, Голос отчизны моей больной... Он не шептал утешений без устали, Слов мне возвышенных не говорил — Только одно мое имя русское, Имя простое мое твердил... И знала я, что еще жива я, Что много жизни еще впереди, Пока твой голос, моля, взывая, Имя мое — на воле!— твердит... Январь 1939, К[амера] 33 3 Как странно знать, что в городе одном Почти что рядом мы с тобой живем... Я знаю, как домой дойти: пятнадцать Минут ходьбы, пять улиц миновать. По лестнице на самый верх подняться И в дверь условным стуком постучать. Ты ждешь меня, возлюбленный! Я знаю, Ты ждешь меня, тоскуя и любя... Нет, я не виновата, что страдаю, Что заставляю мучиться тебя! О, только бы домой дойти! Сумею Рубцы и язвы от тебя укрыть, И даже сердце снова отогрею, И даже верить буду и любить. О, только бы домой дойти! Пятнадцать Минут ходьбы. Пять улиц миновать. По лестнице на самый верх подняться И в дверь условным стуком постучать... Январь 1939, Кам[ера] 33 4 Из края тьмы, бессмысленной и дикой, В забытое земное бытие Я душу увожу, как Эвридику, Нельзя мне оглянуться на нее. Шуршат изодранные покрывала, Скользят босые слабые ступни... Нет, — не глядеть, не знать, какой ты стала За эти, смертью отнятые дни, Нет,- если я условие нарушу И обернусь к запретной стороне,— Тогда навек я потеряю душу И даже песни не помогут мне... Май, [1939], Одиночка 9 5 Где жду я тебя, желанный сын?! — В тюрьме, в тюрьме! Ты точно далекий огонь, мой сын, В пути, во тьме. Вдали человеческое жилье, Очаг тепла. И мать пеленает дитя свое, Лицом светла. Не я ли это, желанный сын, С тобой, с тобой? Когда мы вернемся, желанный сын, К себе домой? Кругом пустынно, кругом темно, И страх, и ложь, И голубь пророчит за темным окном, Что ты — умрешь... Март 1939, Одиночка 17 6 Сестре Мне старое снилось жилище, где раннее детство прошло, где сердце, как прежде, отыщет приют, и любовь, и тепло. Мне снилось, что святки, что елка, что громко смеется сестра, что искрятся нежно и колко румяные окна с утра. А вечером дарят подарки, и сказками пахнет хвоя, и звезд золотые огарки над самою крышей стоят. ...Я знаю — убогим и ветхим становится старый наш дом; нагие унылые ветки стучат за померкшим окном. А в комнате с мебелью старой, в обиде и тесноте, живет одинокий, усталый, покинутый нами отец... Зачем же, зачем же мне снится страна отгоревшей любви? Мария, подруга, сестрица, окликни меня, позови... Март 1939 7. Воспоминание Ночника зеленоватый свет, Бабочка и жук на абажуре. Вот и легче... Отступает бред. Это мама около дежурит. Вот уже нестрашно, снится лес, пряничная, пестрая избушка... Хорошо, что с горла снят компресс и прохладной сделалась подушка. Я сама не знаю — почему мне из детства, мне издалека льется в эту каменную мглу только свет зеленый ночника. Тихий, кроткий, милый, милый Свет, ты не оставляй меня одну. Ты свети в удушье, в горе, в бред — может быть, поплачу и — усну... И в ребячьем свете ночника мне приснится всё, что я люблю, и родная мамина рука снимет с горла белую петлю. Апрель 1939, Одиночка 17 8. Малолетки на прогулке Догоняя друг друга, В желто-серых отрепьях, Ходят дети по кругу Мимо голых деревьев. Точно малые звери, Лисенята в темнице,.. О, туман желто-серый На ребяческих лицах! Двух детей схоронила Я на воле сама, Третью дочь погубила До рожденья — тюрьма... Люди милые, хватит! Матерей не казнят! Вы хоть к этим ребятам Подпустите меня. Апрель 1939, Арсеналка, Больница 9. Желание Кораблик сделала бы я из сердца своего. По темным ладожским волнам пустила бы его. Волна вечерняя, шуми, неси кораблик вдаль. Ему не страшно в темноте, ему себя не жаль. И маленький бы самолет из сердца сделать мне, и бросить вверх его, чтоб он кружился в вышине. Лети, свободный самолет, блести своим крылом, тебе не страшно в вышине, в сиянии родном... А я в тюрьме останусь жить, не помня ничего, и будет мне легко-легко без сердца моего. Май 1939, Одиночка 29 10 Костер пылает. До рассвета угрюмый ельник озарен. Туман и полночь, рядом где-то томится песня-полусон... Как мы зашли сюда? Не знаю. Мы вместе будем до утра. Июнь, туман, костер пылает, звенит и плачет мошкара. Я говорю: «Теперь, как жажда, во мне желание одно: таким костром сгореть однажды в лесу, где сыро и темно. Я жалобою не нарушу судьбу горящую свою: пусть у костра погреют души и песнь отрадную споют...» Июнь 1939 11. Просьба Нет, ни слез, ни сожалений — ничего не надо ждать. Только б спать без сновидений долго, долго, долго спать. А уж коль не дремлет мука, бередит и гонит кровь — пусть не снится мне разлука, наша горькая любовь. Сон про встречу, про отраду пусть минует стороной. Даже ты не снись, не надо, мой единственный, родной... Пусть с березками болотце мне приснится иногда. В срубе темного колодца одинокая звезда... Июнь 1939 12. Маргарите Коршуновой Когда испытание злое сомкнулось на жизни кольцом, мне встретилась женщина-воин с упрямым и скорбным лицом. Не слава ее овевала, но гнев, клевета и печаль. И снят был ремень, и отняли ее боевую медаль. Была в ней такая суровость, и нежность, и простота, что сердце согрела мне снова бессмертная наша мечта. Никто никогда не узнает, о чем говорили мы с ней. Но видеть хочу, умирая, ее у постели моей. Пусть в очи померкшие глянет, сурова, нежна и проста. Пусть Ангелом Смерти предстанет бессмертная наша Мечта. Июнь 1939