Ушел я раннею весной. В руках протрепетали свечи. Покров линючей пеленой Обвил мне сгорбленные плечи, И стан — оборванный платок. В надорванной груди — ни вздоха. Вот приложил к челу пучок Колючего чертополоха; На леденистое стекло Ногою наступил и замер... Там — время медленно текло Средь одиночных, буйных камер. Сложивши руки, без борьбы, Судьбы я ожидал развязки. Безумства мертвые рабы Там мертвые свершали пляски:

В своих дурацких колпаках, В своих ободранных халатах, Они кричали в желтый прах, Они рыдали на закатах. Там вечером,— и нем, и строг — Вставал над крышами пустыми Коралловый, кровавый рог В лазуревом, но душном дыме. И как повеяло весной, Я убежал из душных камер; Упился юною луной; И средь полей блаженно замер; Мне проблистала бледность дня; Пушистой вербой кто-то двигал; Но вихрь танцующий меня Обсыпал тучей льдяных игол. Мне крова душного не жаль. Не укрываю головы я. Смеюсь — засматриваюсь вдаль: Затеплил свечи восковые, Склоняясь в отсыревший мох; Кидается на грудь, на плечи — Чертополох, чертополох: Кусается,— и гасит свечи. И вот свеча моя, свеча, Упала — в слякоти дымится; С чела, с кровавого плеча Кровавая струя струится. Лежу... Засыпан в забытье И тающим, и нежным снегом, Слетающим — на грудь ко мне, К чуть прозябающим побегам.