Во время войн, царивших в мире, На страшных пиршествах земли Меня не досыта кормили, Меня не дочерна сожгли. Я помню странный вид веселья,– Безделка, скажете, пустяк?– То было творчество. Доселе Оно зудит в моих костях. Я помню странный вид упорства – Желанье мир держать в горсти, С глотком воды и коркой черствой Все перечесть, перерасти. Я жил, любил друзей и женщин, Веселых, нежных и простых. И та, с которою обвенчан, Вошла хозяйкой в каждый стих.

Я много видел счастья в бурной И удивительной стране. Она – что хорошо, что дурно, Не сразу втолковала мне. Но в свивах рельс, летящих мимо, В горячке весен, лет и зим Ее призыв неутомимый К познанью был неотразим. Я трогал черепа страшилищ В обломках допотопных скал. Я уники книгохранилищ Глазами жадными ласкал. Меж тем, перегружая память, Шли годы, полные труда. Прожектор вырубал снопами Столетья, книги, города. То он куски ущелий щупал, То выпрямлял гигантский рост, Взбирался в полуночный купол И шарил в ожерельях звезд. И, отягчен священной жаждой, Ее сжигающей тщетой, Обогащен минутой каждой, По вольной воле прожитой, Я жил, как ты, далекий правнук! Я не был пращуром тебе. Земля встречает нас как равных По ощущеньям и судьбе. Не разрывай трухи могильной, Не жалуй призраков в бреду. Но если ты захочешь сильно, К тебе я музыкой приду.