Итак, вы ждете от меня Письма по-русски для науки? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . С юных лет Слова: письмо, печать, пакет Во мне вселяли отвращенье. Я думал: «Господи! писать И слать по почте уверенье В любви, и в дружбе, и в почтеньи, Ведь это значит просто лгать: Лгать перед сердцем, перед духом. Коль человек полюбит раз, Духовным оком, вещим слухом Он видит нас, он слышит нас. К чему ж писать? Я слышу, вижу». Так думал я, и потому, Совсем не веруя письму, Я переписки ненавижу.

Но если отдан уж приказ, Непослушанье безрассудно... С чего начать? Давно уж в моде Беседу с дамой заводить Намеком тонким о погоде, А уж потом и говорить... И говорить о всем об этом, Что говорится целым светом, На что с самих пеленок мать Учила дочку отвечать, Или сама, а были средства — Через мадам, мамзель иль мисс... (Здорова ли madame F[ern]iss?¹) Простите: дней счастливых детства, Дней первых слез, дней первых грез Коснулся я... Бог с ними! Были Да и прошли. Господь унес... Мы о погоде говорили... У нас плоха. Панелей плиты Так и сочатся под ногой, А крыши с самых труб облиты Какой-то мыльною водой, Как будто — вид довольно жалкой!— Природа лапотки сняла, Кругом подол подобрала И моет грязною мочалкой Всю землю к празднику весны... Еще простите... Право, сны О вечном солнце, вечном мае, О том далеком, чудном крае, Где дышишь вольно, где тепло, Волнуют желчь мне тяжело... Но станет и у нас погодка. Весна идет: ее походка, Ее приемы и слова — Без льдинок катится Нева, Мосты полиция наводит, По мокрым улицам давно Ночь белая дозором бродит, Глядит порой ко мне в окно, Особенно когда разгрязнет И ехать некуда,— глядит, Да так упорно, словно дразнит: «Ну, что не спишь-то? — говорит.— Ведь люди спят, ведь сон-то нужен; Диви бы бал, диви бы ужин: Нет, так вот, даром баловать! Гаси свечу, ложися спать!» И верить я готов беличке И изменить готов привычке Не спать ночей... А есть в ночи, Вы сами знаете, такое, Что и светлей и жгучей втрое, Чем солнца вешние лучи. Дни длинны, ровны, монотонны, Как ржавых рельсов полоса, А ночи, ночи... небеса Бывают звездны и бездонны, Как чьи-то глазки... Я не лгу И доказать всегда могу Сродство ночных небес с глазами. Теперь, конечно, между нами, Теперь я сплетничать начну. Я видел некую жену И видел девочку: глазенки По сердцу гладят... Отчего Намек на женщину в ребенке Не занимает никого? Как будто бог зерно положит, И уж зерну не возрасти, Как будто девочка не может Девицей красной расцвести! Нет! Я красавиц угадаю И в зрелых женщинах узнаю, Всегда узнаю, и впопад, Какими в отрочестве были... И вот одна вам наугад: Соболья бровь, лукавый взгляд, Лицо как кипень, плечи всплыли Как две кувшинки — или две, С ночи заснувшие в траве, Две белотрепетные пташки Всплывают рано на заре Из моря донника и кашки В росном, зернистом серебре... Да, на цветы, на перья птицы, На росы майского утра Идет не столько серебра, Как на плечо отроковицы, Когда создатель сам на ней Печать любви своей положит — А всё, что создано, очей Свести с красавицы не может. Но переход-то мой к мечте От сплетен слишком уж поспешен. Что делать, аз есмь многогрешен И поклоняюсь красоте. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Недавно ночью проезжал Я мимо графского аббатства... Остановился... Старый дом Темнел завешанным окном Угольной комнаты угрюмо, Смотрел с такою тайной думой На водополую Неву, Что бог весть как, но предо мною Восстали тени чередою... И вот вам греза наяву. Не бойтесь, нет во мне привычки Пугать могилами: сову На перышко последней птички Вовеки не сменяю я; Мне дроги, гроб и панихида, И лития, и кутия, Поверьте, смертная обида... Так вот-с... почудился мне бал. Сверкали люстры и уборы, Цветился зал, звучали хоры, Весь дом гудел, благоухал И трепетал под стройным звуком. На диво всем, в науку внукам В нем дед вельможный пировал Затем, что — было это время — Он взял на плечи, и не зря, Тяжелое, честное бремя С рамен великого царя. И вот он сам. Густые кудри Белеют в благовонной пудре; Лилейно-нежная рука, Как мрамор дышащий мягка, Красуется под кружевами. Полусклоненный мощный стан Затянут в бархатный кафтан, Горит алмазными звездами Грудь вдоль широкого рубца Лазурной ленты, а с лица Не сходит тонкая улыбка — Почет приветливый гостям... Но мчатся тени, мчатся шибко — И улетели... Вновь темно Угольной комнаты окно... Постойте! Снова озарилось: Тихонько в комнату вошла Она... задумчиво-светла, Как ранний месяц... Мне приснилось, Почудилось, быть может, но... Портрет я изучил давно... Кругом сиянье разливая, Из рамы вышла как живая И села, голову склоня... Вы можете дразнить меня, Осмеивать все эти грезы, Не верить даже — я не прочь... Но платье красное и розы Такие, как у ней точь-в-точь, Но белокурый пышный локон Я видел явственно в ту ночь В угольной комнате у окон... Опять темно... и свет опять... По тем же залам и гостиным, Дивясь статуям и картинам, Толпится не былая знать, А новое, иное племя, Грядущей «жатвы мысли семя»: При блеске люстр, и ламп, и свеч, Под звуки музыки стостройной, Гуляют гордо и спокойно, Ведя насмешливую речь. Гостей встречает внук-вельможа, Но не по платью одному: Дорога знанью и уму!.. Теперь, покойных не тревожа И отрекаяся от грез, Я предложу живой вопрос: У вас весна и незабудки? И соловьи? и ночь тепла? И вся природа ожила, Не отрекаясь от побудки Жить долго-долго?.. Сами вы Спокойны, веселы, здоровы? Или с чугунки и с Москвы Все ваши нервные основы, Как нить натянутой струны, Тревожливо потрясены? Еще вопрос. Решите сами, Зачем пишу я к вам стихами? Без шуток следует решить... Быть может, потому, что с вами Неловко прозой говорить? Иль, выражаясь безыскусно, Не потому ли, может быть, Что вместе тошно, порознь грустно?..