За степью, в приволжских песках, Широкое, алое солнце тонуло. Ребенок уснул у тебя на руках, Ты вышла из душной кибитки, взглянула На кровь, что в зеркальные соли текла, На солнце, лежавшее точно на блюде,— И сладкой отрадой степного, сухого тепла Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди. Великий был стан за тобой: Скрипели колеса, верблюды ревели, Костры, разгораясь, в дыму пламенели И пыль поднималась багровою тьмой. Ты, девочка, тихая сердцем и взором, Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок, Что сонный ребенок, державший твой темный сосок, Тот самый Могол, о котором Во веки веков не забудет земля? Ты знала ли, Мать, что и я Восславлю его,— что не надо мне рая, Христа, Галилеи и лилий ее полевых, Что я не смиреннее их — Аттилы, Тимура, Мамая, Что я их достоин, когда, Наскучив таиться за ложью, Рву древнюю хартию божью, Насилую, режу, и граблю, и жгу города? Погасла за степью слюда, Дрожащее солнце в песках потонуло. Ты скучно в померкшее небо взглянула И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза... Несметною ратью чернели воза, В синеющей ночи прохладой и горечью дуло.