Когда еще ты на земле Дышал, о друг мой незабвенный! А я, с тобою разлученный, Уже страдал в тюремной мгле,- Почто, виденьем принесенный, В отрадном, благодатном сне Тогда ты не являлся мне? Ужели мало, брат мой милый, Я, взятый заживо могилой, Тоскуя, думал о тебе? Когда в боязненной мольбе Слова в устах моих коснели, Любезный образ твой ужели Без слез, без скорби звал к себе? Вотще я простирал объятья, Я звал тебя, но звал вотще; Бессильны были все заклятья, Ты был незрим моей мечте. Увы мне! только раз единый Передо мной полночный мрак

Воззвал возлюбленный призрак - Не в страшный ль час твоей кончины? Но не было глубоких ран, Свидетелей борьбы кровавой, На теле избранного славой Певца, воспевшего Иран * И - ах!- сраженного Ираном!- Одеян не был ты туманом, Не искажен и не уныл, Не бледен... Нет, ты ясен был: Ты был в кругу моих родимых, Тобой незнанных, но любимых, Тебя любивших, не видав. В виденьи оной вещей ночи Твои светлее были очи, Чем среди смехов и забав, В чертогах суеты и шума, Где свой покров нередко дума Бросала на чело твое,- Где ты прикрыть желал ее Улыбкой, шуткой, разговором... (Но дружбе взор орлиный дан: Великодушный твой обман Орлиным открывала взором.) Так! мне однажды только сон Тебя представил благотворный; С тех пор, суровый и упорный, Отказывал мне долго он Привлечь в обитель испытанья Твой дух из области сиянья. И между тем мои страданья Копились и росли.- Но вдруг Ты что-то часто, брат и друг, Златую предваря денницу, Спускаться стал в мою темницу. Или зовешь меня туда, Где ты, паря под небесами, Ликуешь с чистыми духами, Где вечны свет и красота, В страну покоя над звездами? Или же (много я любил!) Те, коих взор и в самом мраке, Как луч живительных светил, Как дар былого, я хранил, Все, все в твоем слиялись зраке? Примечание Кюхельбекера: Относится к поэме Грибоедова, схожей по форме своей с Чайлдом-Гарольдом; в ней превосходно изображена Персия. Этой поэмы, нигде не напечатанной, не надобно смешивать с драмой, о которой упоминает Булгарин.