Д. Апдайку Я на пароходе "Фридрих Энгельс", ну а в голове - такая ересь, мыслей безбилетных толкотня. Не пойму я - слышится мне, что ли, полное смятения и боли: "Граждане, послушайте меня..." Палуба сгибается и стонет, под гармошку палуба чарльстонит, а на баке, тоненько моля, пробует пробиться одичало песенки свербящее начало: "Граждане, послушайте меня..." Там сидит солдат на бочкотаре. Наклонился чубом он к гитаре, пальцами растерянно мудря. Он гитару и себя изводит,

а из губ мучительно исходит: "Граждане, послушайте меня..." Граждане не хочут его слушать. Гражданам бы выпить и откушать и сплясать, а прочее - мура! Впрочем, нет,- еще поспать им важно. Что он им заладил неотвязно: "Граждане, послушайте меня..."? Кто-то помидор со смаком солит, кто-то карты сальные мусолит, кто-то сапогами пол мозолит, кто-то у гармошки рвет меха. Но ведь сколько раз в любом кричало и шептало это же начало: "Граждане, послушайте меня..." Кто-то их порой не слушал тоже. Распирая ребра и корежа, высказаться суть их не могла. И теперь, со вбитой внутрь душою, слышать не хотят они чужое: "Граждане, послушайте меня..." Эх, солдат на фоне бочкотары, я такой же - только без гитары... Через реки, горы и моря я бреду и руки простираю и, уже охрипший, повторяю: "Граждане, послушайте меня..." Страшно, если слушать не желают. Страшно, если слушать начинают. Вдруг вся песня, в целом-то, мелка, вдруг в ней все ничтожно будет, кроме этого мучительного с кровью: "Граждане, послушайте меня..."?!